Неточные совпадения
Доктор Любомудров, слушая его, посмеивался,
стучал пальцами по лысине своей и ласково предупреждал...
Сядет, бывало, за фортепьяны (у Татьяны Борисовны и фортепьяны водились) и начнет одним пальцем отыскивать «Тройку удалую»; аккорды берет,
стучит по клавишам; по целым часам мучительно завывает романсы Варламова: «У-единенная сосна» или: «Нет,
доктор, нет, не приходи», а у самого глаза заплыли жиром и щеки лоснятся, как барабан…
— Вставайте,
доктор! — кричала ему она,
стуча рукою, — стыдно валяться. Кофейку напьемтесь. У меня что-то маленькая куксится; натерла ей животик бабковою мазью, все не помогает, опять куксится. Вставайте, посмотрите ее, пожалуйста: может быть, лекарства какого-нибудь нужно.
Нарядные мужики ввели его в сени и стали раздевать его. Иван дрожал всем телом. Когда его совсем раздели, то повели вверх по лестнице; Иван продолжал дрожать. Его ввели, наконец, и в присутствие. Председатель стал спрашивать; у Ивана
стучали зубы, — он не в состоянии даже был отвечать на вопросы.
Доктор осмотрел его всего, потрепал по спине, по животу.
Доктор стоя тронул клавиши фортепиано, и оно ответило ему слабо, дрожащим, сиплым, но еще стройным аккордом; он попробовал голос и запел какой-то романс, морщась и нетерпеливо
стуча ногой, когда какой-нибудь клавиш оказывался немым.
Тук, тук… Бух, бух, бух… Ага… Кто? Кто? Что?.. Ах,
стучат… ах, черт,
стучат… Где я? Что я?.. В чем дело? Да, у себя в постели… Почему же меня будят? Имеют право, потому что я дежурный. Проснитесь,
доктор Бомгард. Вон Марья зашлепала к двери открывать. Сколько времени? Половина первого… Ночь. Спал я, значит, только один час. Как мигрень? Налицо. Вот она!
Сердце начинает
стучать так, что я чувствую его в руках, в висках… а потом оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда я мыслю о том, что более
доктор Поляков не вернется к жизни…
Доктор, позеленевший от множества выпитого им вина, все дразнил Розку, доводя ее до злых слез, и шутил какие-то страшные шутки. А телеграфист Коля почему-то расплакался,
стучал кулаками по столу и орал...
Николай мысленно обругал её, вошёл в сени и заглянул в комнату: у постели, закрыв отца, держа его руку в своей, стоял
доктор в белом пиджаке. Штаны на коленях у него вздулись, это делало его кривоногим, он выгнул спину колесом и смотрел на часы, держа их левой рукою; за столом сидел широкорожий, краснощёкий поп Афанасий, неуклюжий и большой, точно копна,
постукивал пальцами по тарелке с водой и следил, как тонут в ней мухи.
Некоторые простудились, и в том числе больной, который
стучит: у него сделалось воспаление легких, и несколько дней можно было думать, что он умрет, и другой умер бы, как утверждал
доктор, но его сделала непостижимо живучим, почти бессмертным его страшная воля, его безумная мечта о дверях, которые должны быть открыты: болезнь ничего не могла сделать с телом, о котором забыл сам человек.
Нечего делать: пришлось волку на спину лечь и лапки поднять, пока выслушивал его
доктор. В животе у волка оказалось все хорошо. Потом взял
доктор большой железный молоток и
постучал по голове — и в голове у волка оказалось все в порядке.
— Зачем, зачем вы,
доктор, не сказали?! — твердила женщина, плача и захлебываясь, безумно
стуча себе кулаком по бедру. — Ведь мне теперь по миру идти, злодей меня на улицу выгонит!
Постучав молоточком по Егорушкиной груди, он перевернул больного на живот и опять постукал; с сопеньем выслушал (
доктора всегда сопят, когда выслушивают) и констатировал неосложненную пьянственную горячку.
В комнате на станции тускло горит лампочка. Пахнет керосином, чесноком и луком. На одном диване лежит поручик в папахе и спит, на другом сидит какой-то бородатый человек и лениво натягивает сапоги; он только что получил приказ ехать куда-то починять телеграф, а ему хочется спать, а не ехать. Поручик с аксельбантом и
доктор сидят за столом, положили отяжелевшие головы на руки и дремлют. Слышно, как храпит папаха и как на дворе
стучат молотом.
Ответа не последовало. Слепень продолжал летать и
стучать по потолку. Со двора не доносилось ни звука, точно весь мир заодно с
доктором думал и не решался говорить. Ольга Ивановна уже не плакала, а по-прежнему в глубоком молчании глядела на цветочную клумбу. Когда Цветков подошел к ней и сквозь сумерки взглянул на ее бледное, истомленное горем лицо, у нее было такое выражение, какое ему случалось видеть ранее во время приступов сильнейшего, одуряющего мигреня.
В гостиной было тихо, так тихо, что явственно слышалось, как
стучал по потолку залетевший со двора слепень. Хозяйка дачи, Ольга Ивановна, стояла у окна, глядела на цветочную клумбу и думала.
Доктор Цветков, ее домашний врач и старинный знакомый, приглашенный лечить Мишу, сидел в кресле, покачивал своею шляпой, которую держал в обеих руках, и тоже думал. Кроме них в гостиной и в смежных комнатах не было ни души. Солнце уже зашло, и в углах, под мебелью и на карнизах стали ложиться вечерние тени.
А она быстро бежит в спальню и садится у того же окна. Ей видно, как
доктор и поручик, выйдя из аптеки, лениво отходят шагов на двадцать, потом останавливаются и начинают о чем-то шептаться. О чем? Сердце у нее
стучит, в висках тоже
стучит, а отчего — она и сама не знает… Бьется сердце сильно, точно те двое, шепчась там, решают его участь.
За стеклянной дверью видны две тени… Аптекарша припускает огня в лампе и спешит к двери, чтобы отпереть, и ей уже не скучно, и не досадно, и не хочется плакать, а только сильно
стучит сердце. Входят толстяк
доктор и тонкий Обтесов. Теперь уж их можно рассмотреть. Толстобрюхий
доктор смугл, бородат и неповоротлив. При каждом малейшем движении на нем трещит китель и на лице выступает пот. Офицер же розов, безус, женоподобен и гибок, как английский хлыст.
Вагоны дергались на месте, что-то
постукивало. И постепенно от всех этих звуков и оттого, что я лег удобно и спокойно, сон стал покидать меня. А
доктор заснул, и, когда я взял его руку, она была как у мертвого: вялая и тяжелая. Поезд уже двигался медленно и осторожно, слегка вздрагивая и точно нащупывая дорогу. Студент-санитар зажег в фонаре свечу, осветил стены и черную дыру дверей и сказал сердито...
Доктор и следователь в сенях стряхивали с себя снег,
стуча ногами, а возле стоял сотский Илья Лошадин, старик, и светил им, держа в руках жестяную лампочку. Сильно пахло керосином.
У княгини страшно билось сердце; в ушах у нее
стучало, и всё еще ей казалось, что
доктор долбит ее своей шляпой по голове.
Доктор говорил быстро, горячо и некрасиво, с заиканьем и с излишней жестикуляцией; для нее было только понятно, что с нею говорит грубый, невоспитанный, злой, неблагодарный человек, но чего он хочет от нее и о чем говорит — она не понимала.
Не помню, как я очутилась у комнаты
доктора и Вити, как
стучала в их дверь, умоляя Владимира Васильевича встать и прийти взглянуть поскорее на маленького принца, как он, наскоро одевшись, прошел к нам и наклонился над моим ребенком… Ничего не помню, кроме того страшного, жуткого слова, которое потрясло все мое существо, едва не лишив меня рассудка в первую минуту ужаса.
Мать обомлела, точно не ждала этого вызова, и, взяв Пашку за руку, повела его в комнатку.
Доктор сидел у стола и машинально
стучал по толстой книге молоточком.
На дворе дул ветер. Дождь хлестал в стеклянную дверь террасы. За дверью появилась темная фигура
доктора с зонтиком. Он
постучал в стекло. Ширяев отпер дверь. Марья Сергеевна сердито сказала...